«Во Франции явилась книга, на которой встречаем мы русское имя, и хотя язык, каким она написана, не наш, но все-таки это произведение русского таланта, и мы с радостью причисляем ее к явлениям нашей литературы. Мы говорим про книгу, заглавие которой выписано выше…»

«Noblesse oblige! Аристократия есть неравенство людей между собою (не в смысле разнообразия, это было бы несходство, но в смысле закона), понимаемое не случайно…»

У современного читателя взгляд на классическую литературу весьма однобокий: чего нет в школьных учебниках, того, почти наверняка, не знают. Русскую мистику привыкли ассоциировать со страшными сказками Гоголя, где черт ворует месяц с неба, а бурсак чертит мелом круг, оберегающий от нечистой силы. Эта антология представит вам не только Гоголя, Лексова, Тургенева и Куприна, но и других писателей, незаслуженно позабытых или вовсе неизвестных прежде широкой публике. Давайте знакомиться с чудесными рассказами, которые пугали наших прадедушек и прабабушек!

У современного читателя взгляд на классическую литературу весьма однобокий: чего нет в школьных учебниках, того, почти наверняка, не знают. Русскую мистику привыкли ассоциировать со страшными сказками Гоголя, где черт ворует месяц с неба, а бурсак чертит мелом круг, оберегающий от нечистой силы. Эта антология представит вам не только Гоголя, Лексова, Тургенева и Куприна, но и других писателей, незаслуженно позабытых или вовсе неизвестных прежде широкой публике. Давайте знакомиться с чудесными рассказами, которые пугали наших прадедушек и прабабушек!

Аксаков К. С. — русский публицист, поэт, литературный критик, историк и лингвист, глава русских славянофилов и идеолог славянофильства; старший сын Сергея Тимофеевича Аксакова и жены его Ольги Семеновны Заплатиной, дочери суворовского генерала и пленной турчанки Игель-Сюмь. Аксаков отстаивал самобытность русского быта, доказывая что все сферы Российской жизни пострадали от иноземного влияния, и должны от него освободиться. Он заявлял, что для России возможна лишь одна форма правления — православная монархия. Разделяя понятия «Земля» и «Государство», он критиковал правительство за чрезмерное «иго государства над землею», начало которому положил Пётр I. Аксаков был убеждён, что патриархально-общинный быт России гарантирует русскому обществу бесконфликтное (безреволюционное) развитие, обеспечивает гармонию во взаимоотношениях царя, народа, церкви и потому является надёжным залогом будущего процветания России

Герой рассказа Константина Аксакова «Вальтер Эйзенберг» (1836, первоначально выходил как «Жизнь в мечте») слыл романтичным молодым человеком с пылким сердцем, способным понимать прекрасное, он недурно рисовал, и в нем спали могучие душевные силы. Хотя «благодаря» таким своим качествам этот студент лет осьмнадцати был практически непонимаем одногодками; у него имелся лишь один близкий друг Карл, которому Вальтер мог доверить свои помыслы и который мог оценить доверие молодого романтика. Однажды Вальтер влюбляется в воспитанницу эксцентричного доктора Эйхенвальда девятнадцатилетнюю Цецилию. Доктор слыл в городе своими странностями, а его дальняя родственница очень редко показывалась в обществе, отчего была более желанная для юношей города. Любовь Вальтера и Цецилии разгоралась с каждым днем, тем более, что Эйхенвальд всячески потакал этому роману. Вальтер витал в облаках и не совсем понимал своего друга Карла, отчего тот отрицательно относится к этой связи. Вот уже Вальтер смог раскрыть перед девушкой свои истинные чувства, и какая-то холодная (если смотреть со стороны и не предвзято) Цецилия открылась Вальтеру. Когда юноша смотрел в глаза своей любимой, он будто растворялся в ее душе и даже ловил себя на том, что смотрит на мир ее взором. В эти минуты он будто в гипнотическом трансе, пребывая в блаженном забытьи. Но спустя несколько дней в деревне, куда Эйхенвальд пригласил погостить Вальтера, случилось страшное. В лесу Цецилия, вдруг сжав голову счастливого Вальтера обеими руками (в этот миг юноше показалось, что огонь прожег его череп), промолвила: «Слушай же, ничтожное существо: я тебя ненавижу; сама природа поставила нас в мире друг против друга и создала нас врагами»… Цецилия — дух мщения всему роду людскому — вобрала душу Вальтера в себя, так что отныне он нигде не мог скрыться не только от ее черных мыслей, но и в любом предмете он видел только Цецилию: «Ты любишь меня, ты полюбил меня навеки, и ненависть моя камнем ляжет на твоем сердце — ты мой». В прошествии нескольких лет Вальтер несколько раз пытался избавиться от навязчивого марева Цецилии. Его друг Карл помогал, чем только мог, но ничего у них не получалось. Вальтер занялся живописью, его картины получили известность, и все равно ничего не могло успокоить его взор, слух и душу. Как-то раз юноша нарисовал чудную картину, на которой было изображены бескрайнее поле и три прекрасные девушки. Эти небесные создания, сходя с полотна в то время, когда в комнате кроме Вальтера более никого не было, также ввязались в борьбу с Цецилией. Но все тщетно, и тогда наш герой решил уйти навсегда из этого мира: взял краски, палитру и нарисовал на картине рядом с девушками себя самого. Когда же он начертил на полотне свой последний мазок, его бездыханное тело упало на пол. Несколько последующих лет картина находилась у одного богатого дальнего родственника Эйзенберга и украшала его картинную галерею. Никто не ведал, что все эти годы Вальтер жил счастливо и безмятежно, наслаждаясь обществом трех прекрасных созданий, но даже в полотне не спрячешься от ненавистной Цецилии. Пробил роковой час. Какая-то молодая женщина смогла уговорить родственника продать ей картину и на другой день она была сожжена. Виталий Карацупа, 2005

«Наконец, после бесплодных увеселений, наступило строгое время, время, в которое должен очиститься человек от всех дрязгов своей личности, от мелочи дел своих, чтобы встретить достойно великий праздник Воскресения Спасителя…»

«В суждениях о русской жизни, каковы бы они ни были, трудно удержаться, чтобы не натолкнуться на Петра Великого и в то же время, разумеется, на древнюю Русь. Это происходит не оттого, что теперь, что и понятно, при желании собственного сознания, все беспрестанно говорят о Петре и древней Руси, а оттого, что это вопрос сам по себе неизбежный и существенный, что в нем лежит разгадка нашей жизни, оттого, что это не только добрая воля писателей, употребляемая справедливо потребностью настоящей минуты, но оттого, что в самом деле нигде и ни в чем нельзя обойти его…»

«Я поступил в студенты 15 лет прямо из родительского дома. Это было в 1832 году. Переход был для меня очень резок. Экзамен, публичный экзамен, – экзамен, явление доселе для меня незнакомое, казался для меня страшен. А я притом с моим Азом должен был первый открывать всякий раз ряд экзаменующихся. Но все прошло благополучно, и моя крайняя застенчивость не обратилась для меня в помеху к поступлению в университет…»

«Русское воззрение! Мы уже говорили, что это выражение, сказанное „Русскою беседою“, выражение мысли столь простой и истинной, возбудило недоразумения и толки; они продолжаются и теперь. Вследствие этих недоразумений и толков „Русская беседа“ пыталась объяснить своим противникам это выражение и эту мысль; но, несмотря на ее старания, мысль остается как будто непонятною, и само выражение не перестает казаться непонятным…»

«При переводах вообще и в особенности при переводах древних писателей надобно поступать осторожно. Верность – вот достоинство переводчика, но она вполне соблюдается только там, где она не доходит до рабства (рабство всегда и везде вредно) и не производит темноты; в противном случае, даже и цель: перевести верно – не достигается, ибо для читателя пропадает сам переводимый автор, как скоро перевод, от рабской верности, становится темен и непонятен…»

«История нашей литературы и тесно связанная с нею история языка до сих пор еще для нас предмет новый и почти неизвестный; у нас есть только некоторые указания, некоторые пособия, далеко не содержащие в себе исторических судеб нашей литературы, которая, должно сказать, до сих пор не возбуждала еще нашего настоящего ученого внимания. Но если до сего времени мы были развлечены посторонним, если, в продолжение столетия, влияние чуждое, необходимое следствие предыдущего периода, деспотически у нас господствовало, зато в настоящую минуту внимание наше обращено к судьбам отечества на всех путях, во всех выражениях его жизни…»

Сто лет русской готической новеллы – такой подзаголовок можно было бы дать сборнику, объединившему имена столь разных авторов. Издание открывается «Лафертовской Маковницей» А. Погорельского, которая считается первым в отечественной литературе произведением с мистическим сюжетом, а заканчивается рассказом А. Грина «Серый автомобиль». Готика входит в моду в начале XIX века. Ориентируясь на европейские образцы, обращаясь к народным быличкам и легендам, русские писатели 1820– 1830-х годов сполна отдали дань этому жанру. В их числе А. С. Пушкин и Н. В. Гоголь, А. А. Бестужев-Марлинский и В. Ф. Одоевский. Стихия сверхъестественного, существа из другого мира – призраки, колдуны, мертвецы, упыри и прочая нечисть – наполняют страницы книг. Но и позднее интерес к таинственному, иррациональному, фантастическому в русской литературе не иссяк, о чем свидетельствуют произведения А. К. Толстого, И. С. Тургенева, Н. С. Лескова и других авторов. Новое увлечение мистикой пришлось на Серебряный век, когда создавали свои произведения А. И. Куприн, Ф. Сологуб, Л. Н. Андреев и др. Широко известные произведения готической прозы соседствуют на страницах сборника с редко публикующимися сочинениями

Настоящий сборник демонстрирует эволюцию русского стихотворного перевода на протяжении более чем двух столетий. Помимо шедевров русской переводной поэзии, сюда вошли также образцы переводного творчества, характерные для разных эпох, стилей и методов в истории русской литературы. В книгу включены переводы, принадлежащие наиболее значительным поэтам конца XVIII и всего XIX века. Большое место в сборнике занимают также поэты-переводчики новейшего времени. Примечания к обеим книгам помещены во второй книге. Благодаря указателю авторов читатель имеет возможность сопоставить различные варианты переводов одного и того же стихотворения

«Человек, живущий в какой бы ни было сфере, но только наполняющий ее, уже представляет явление живое, полное, конкретное; на него можно смотреть с удовольствием, как бы ни ограничен был круг его жизни…»

«Мой Лизочек так уж мал, так уж мал, Что из крыльев комаришки Сделал две себе манишки И – в крахмал!..»

«Отношения отеческие к детям, нежные и прекрасные сами по себе, – в браке совсем не у места, и тот брак странен, где муж смотрит на жену с отеческим чувством, как на ребенка, а жена любит мужа любовию детскою…»

«Гоголя нет!.. Грустно и тяжело! Нет великого художника, и нет великого создания, им недоконченного. С именем Гоголя, с его великим поэтическим трудом связывались все надежды, все будущее нашей литературы…»

«Предпринято целое издание, чтобы озарить ум народа светом образованности, – издание, в котором просвещенные люди снисходительно сообщают своим непросвещенным меньшим братьям новые для них истины и так благодушно применяются даже в языке своем к народному языку…»

«Мы нисколько не берем на себя важного труда отдать отчет в этом новом великом произведении Гоголя, уже ставшего высоко предыдущими созданиями; мы считаем нужным сказать несколько слов, чтобы указать на точку зрения, с какой, нам кажется, надобно смотреть на его поэму…»

«Трудолюбие и даровитость г. Соловьева всем и давно известны. Кроме лекций университетских, кроме пространных статей, помещаемых в журналах, сборниках, ведомостях, г. Соловьев нашел время для обрабатывания и издания в свет важного труда, «Русской истории». Первый том перед нами. Уважая вполне даровитость автора, желая ему продолжать идти вперед, мы, однако, не согласны со многими его воззрениями. Критики на сочинение г. Соловьева уже появились…»

«Трудно себе представить более неприятное и даже оскорбительное впечатление, какое овладевает при чтении этой драмы. В драме выведено весьма нравственное лицо, крестьянин Ананий… Отчего же бы, кажется, возмущаться? Кажется бы, – напротив!..»

«Если б я хотел говорить вам речь, как обыкновенно говорятся у нас речи, я бы сказал, что „благородное Симбирское дворянство воздвигнуло здесь недавно знаменитый памятник одному из величайших народных русских писателей, что этим подвигом доказало оно свою ревность ко благу и пользе отечества“…»

«Искусство составляет одну из высших сфер деятельности духа. Эта сторона искусства не есть что-то отвлеченное, мечтательное, безразличное; напротив, она заключает в себе многие области, заселенные живыми, конкретными образами. – Чудная страна!..»

«Среди множества повестей, поставляемых в журналы, редко встречаются такие, на которых бы внимание могло остановиться долее того времени, какое нужно на прочтение их. Хотя бы повесть была подписана и известным именем в литературе, – все же заранее знаешь и приемы и направление, раз высказавшиеся, знаешь весь состав повести и даже относительное количество входящих сюда составных частей, – так что никакого труда не стоит тут же разложить химически создание современного сочинителя повестей и романов, потому именно, что это не создание, а состав, сделанный с большою ловкостью и изредка с талантом…»

«Недавно одно выражение, употребленное в объявлении о «Русской беседе», подало повод к нападениям и толкам…»

«Нравственный подвиг жизни принадлежит не только каждому человеку, но и народам, и каждый человек и каждый народ решает его по-своему, выбирая для совершения его тот или иной путь. И человеку и народу случается падать на нравственном пути, но самое падение это есть нравственное же падение, совершается в нравственной сфере. Как бы ни решался нравственный вопрос, как бы ни было возмутительно его решение, он неотразимо предстоит человеческому духу. Всякая умственная, всякая духовная деятельность, вся тесно соединена с нравственным вопросом…»

«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…»

«В т. 8 „Отечественных записок“ помещено возражение на брошюру: „Несколько слов о поэме Гоголя“ и пр. Эта брошюрка принадлежит мне, и имя мое выставлено в конце, хотя „Отечественные записки“, неизвестно почему, его не упомянули. Мы не знаем, как и назвать возражение „Отечественных записок“…»

«Запрещена русская национальная одежда русским дворянам. Но разве дворяне не русские люди? Неужели хотят их убедить в том?..»

«Считаю нужным сказать несколько слов в объяснение драматической моей пародии „Олег под Константинополем“. В тридцатых годах русскую историю преподавал в Московском университете М.Т.Каченовской, имя которого навсегда останется в летописях русской исторической науки. Студенты были увлечены скептическим его взглядом. Молодость любит критическое направление и охотно сомневается…»

«Было время, и не так давно, когда другой характер имела наша литература: другие споры, другие книги и журналы. Перемена совершилась в короткое время – в течение много пятнадцати – двадцати лет. Впрочем, быстрота перемен составляет характеристику нашей литературы. Откуда же такое явление?..»

«В деревне журналы доставляют большое утешение: они заменяют, хотя отчасти, какое ни есть столичное умственное движение. И надо сказать, увесистыми журналами угощают нас журналисты, рассчитывая, что чем больше будет чтения, тем охотнее станут подписываться, – и вот они суют в свои книжки целые романы и по совести не заботясь о том, что романом часто заслоняется журнал, что множество разнородных не журнальных статей превращают журнал в книжный магазин и лишают его легкого, быстрого и подвижного, но часто могущественного влияния. Впрочем, других журналов, вероятно, нам не нужно, если их нет…»

«Перед нами шестой том «Истории России», сочинение даровитого и трудолюбивого московского профессора. Рецензируемый том заключает в себе в высшей степени важную и замечательную эпоху нашей истории. Содержание этого тома – Иоанн IV…»

«VII том почтенного профессора заключает в себе царствование Федора Иоанновича; но первая глава посвящена описанию состояния русского общества во времена Иоанна IV и относится, следовательно, по содержанию к VI тому. Эта глава занимает больше половины книги: 245 страниц; во всей книге 433 страницы, кроме примечаний. Рассматривая первую главу, скажем сперва замечания общие…»

«VIII том «Истории России» почтенного профессора заключает в себе едва ли не самую знаменательную эпоху в русской истории: он содержит в себе царствование Бориса, царствование Шуйского, самозванцев и междуцарствие…»

«Бражник входит в рай: вот основа этой повести. С первого взгляда это может показаться странным. Иные даже, может быть, подумают, не хотел ли русский народ оправдать этой повестью страсть свою к пьянству… Ничего подобного тут нет. Чтобы понять истинный смысл повести – смысл глубокий – надобно вникнуть в нее и обратить внимание на весь рассказ о бражнике…»

«Было время, когда у нас не было публики „Возможно ли это?“ – скажут мне. Очень возможно и совершенно верно: у нас не было публики, а был народ. Это было еще до построения Петербурга. Публика – явление чисто западное и была заведена у нас вместе с разными нововведениями…»

«Всякое сколько-нибудь замечательное или сильное явление имеет своих, часто неудачных подражателей. В последнее время нашей литературы Лермонтов был таким явлением и также увлек за собою многих неудачных подражателей; к их числу принадлежит и г. Тургенев, сочиняющий, подобно Лермонтову, и в стихах, и в прозе…»

«Прошу позволения предложить некоторые мои соображения, касающиеся правил избрания в действительные члены Общества любителей российской словесности. По моему мнению, должно ясно определить, кто именно имеет право быть предложенным в члены Общества любителей российской словесности…»

«Россия!.. Какие разные ощущения пробуждает это имя в целом мире. Россия, в понятии европейского Запада, – это варварская страна, это страшная, только материальная сила, грозящая подавить свободу мысли, просвещения, преуспеяние (прогресс) народов…»

В настоящем сборнике представлены наиболее значительные произведения, написанные в жанре психологической и философской фантастики. Читатель может проследить за развитием этого направления в творчестве А. Пушкина, М. Лермонтова, И. Тургенева, А. Чехова, а также в произведениях русских романтиков от А. Погорельского до В. Одоевского и А. Вельтмана. Новые возможности открыл перед фантастикой XX век. В повестях Ф. Сологуба, В. Брюсова, А. Куприна, А. Н. Толстого заметно усложнение жанра, изменение характера фантастического. Советская фантастика 20-х годов представлена в сборнике рассказами А. Грина, А. Платонова, Е. Зозули

В настоящем сборнике представлены наиболее значительные произведения, написанные в жанре психологической и философской фантастики. Читатель может проследить за развитием этого направления в творчестве А. Пушкина, М. Лермонтова, И. Тургенева, А. Чехова, а также в произведениях русских романтиков от А. Погорельского до В. Одоевского и А. Вельтмана. Новые возможности открыл перед фантастикой XX век. В повестях Ф. Сологуба, В. Брюсова, А. Куприна, А. Н. Толстого заметно усложнение жанра, изменение характера фантастического. Советская фантастика 20-х годов представлена в сборнике рассказами А. Грина, А. Платонова, Е. Зозули

В книгу включены критические статьи, начиная от Карамзина до Белинского, отражающие напряженное раздумье лучших умов России, их полувековые споры об истории развития русской литературы, о ее задачах, об отражении в ней русской действительности

Русская фантастическая проза ХIХ — начала ХХ века. Иллюстрация на обложке и внутренние иллюстрации И. Мельникова. Содержание: Осип Сенковский. Большой выход у Сатаны (рассказ, иллюстрации И. Мельникова), стр. 3-33 Осип Сенковский. Ученое путешествие на Медвежий Остров (повесть, иллюстрации И. Мельникова), стр. 34-116 Николай Полевой. Блаженство безумия (повесть), стр. 117-167 Константин Аксаков. Облако (фантастическая повесть, иллюстрации И. Мельникова), стр. 168-182 Владимир Одоевский. Косморама (повесть, иллюстрации И. Мельникова), стр. 183-233 Михаил Михайлов. За пределами истории (за миллионы лет, иллюстрации И. Мельникова), стр. 234-301 Алексей Апухтин. Между жизнью и смертью (фантастический рассказ, иллюстрации И. Мельникова), стр. 302-329 Валерий Брюсов. Республика Южного Креста (статья в специальном № «Северо-Европейского Вечернего Вестника»), стр. 330-350 Пётр Драверт. Повесть о мамонте и ледниковом человеке (совершенно фантастическая история, иллюстрации И. Мельникова), стр. 351-369 Александр Куприн. Жидкое солнце (повесть, иллюстрации И. Мельникова), стр. 370-429 Велимир Хлебников. Кол из будущего (цикл рассказов), стр. 430-452 Велимир Хлебников. Мы и дома (рассказ), стр. 430-438 Велимир Хлебников. Лебедия будущего (рассказ), стр. 438-440 Велимир Хлебников. Радио будущего (рассказ), стр. 440-445 Велимир Хлебников. Утес из будущего (рассказ), стр. 445-452 Юрий Медведев. Там лес и дол видений полны… (послесловие), стр. 453-466 Юрий Медведев. Примечания, стр. 467-477

В настоящий сборник вошли фантастические произведения писателей-классиков: Осипа Сенковского, Николая Полевого, Константина Аксакова, Владимира Одоевского, Александра Куприна, Михаила Михайлова и др. Их фантастические повести явили целую галерею тем, образов, сюжетов, где так или иначе исследуется взаимосвязь двух миров — потустороннего (иррационального, стихийно-чувственного, метафизического) и сущего материального, вещественного. Читатель вынужден постоянно выбирать между рациональным и сверхъестественным, но интересно, что конфликта в его сознания не возникает

Сборником «Русская фантастическая проза XIX — начала XX века» открывается 24-томная «Библиотека Фантастики» куда включены лучшие произведения отечественных и зарубежных авторов. В настоящий сборник входят фантастические повести и рассказы как писателей-классиков, так и малоизвестных русских писателей

«На бой! – и скоро зазвенит Булат в могучей длани, И ратник яростью кипит, И алчет сердце брани!..»

«„Что касается до составителей этой книги, – они совершенно чужды притязаний на поэтический или художественный талант; их цель была самая скромная – составить книгу в роде тех, которые так часто появляются во французской литературе“, – откровенно сказано в „Вступлении“ в „Физиологии Петербурга“…»